Эва Демарчик
Сегодня мы поговорим о великой польской певице Эве Демарчик, которой 16 января 2011 года исполнилось 70 лет. Но сначала я хотел бы поблагодарить одесситку Софью Кобринскую за неоценимую помощь в подготовке материалов для этого вечера. Дело в том, что Эва Демарчик — фигура совершенно неординарная и загадочная. Она всегда была окружена атмосферой тайны и мистификации. Узнать о ней
Начать с того, что сейчас, в дни
Эва Демарчик уже много лет не выступает. Во всяком случае, никто об этом не слышал. Последний ее концерт должен был состояться одиннадцать лет тому назад. Отменила она его внезапно, не объясняя причин. Впрочем, уже в то время она выступала крайне редко, а главное, очень давно не обновляла свой и без того небольшой репертуар. Репертуар у нее действительно очень маленький. Если собрать абсолютно все — даже те случайные песни, которые на заре своей карьеры она пела в краковских кабаре, то не наберется и шести десятков песен. Я думаю, что это в разы меньше, чем у любой
Конечно, и в молодости она была достаточно экстравагантна. Она никогда не давала интервью, никогда не занималась своим паблисити, не провоцировала репортерский шум вокруг своей особы, ее смущали рекламные штучки импресарио, жлобство менеджеров, специализирующихся на придумывании «биографических» сказочек. Так, перед концертами в Париже в зале «Олимпия», когда продюсеры боялись, что французская публика не оценит достоинств искусства Демарчик
Блестящее начало ее карьеры совершенно не предвещало такого, скажем прямо, безрадостного завершения. Эва Демарчик родилась 16 января 1941 года в Кракове. Родители были очень музыкальными. У отца был прекрасный драматический тенор, абсолютный слух, он играл на многих инструментах. И мама пела. Эва окончила среднюю музыкальную школу, а потом первый курс Высшей музыкальной школы (родители хотели, чтобы она стала пианисткой), но бросила, увлекалась медициной и архитектурой, поступила в архитектурный институт, но тоже ушла и в итоге выбрала Высшую театральную школу. Впрочем, сыграть она успела только одну драматическую роль — в дипломном спектакле.
Еще в студенческие годы она с успехом пела в кабаре медицинской академии «Цирюльник», где ее в 1962 году заметили актер Петр Скшинецкий и композитор Зигмунт Конечный и пригласили в «Пивницу под Баранами» — уже тогда знаменитое на всю Польшу артистическое кабаре, расположенное в самом центре Кракова на рыночной площади в подвале Дворца под баранами, названного так
В отличие от других кабаре, «Пивницу под баранами» характеризовал артистический беспорядок и чрезвычайно богемная атмосфера. Представления начинались в 11 часов вечера. Слабо освещенный подвал обычно бывал переполнен, зрители сидели даже на краю подмостков, на выступах стен.
Вот в такую атмосферу попала совсем еще юная Эва Демарчик — ей было тогда двадцать с небольшим — и сразу стала там звездой первой величины. Тогда же началось ее сотрудничество с прекрасным композитором Зигмунтом Конечным.
Эти двое должны были встретиться: они были словно созданы друг для друга. Конечный к тому времени уже писал песни: «Grande Valse Brillante» на стихи Тувима исполнял поначалу мужчина — без особого успеха, «Горошек и розы» на стихи Капцера и Растворовского прошли незамеченными на первом опольском фестивале в 1962 году. Лишь оказавшись вместе, этот репертуар и голос Эвы Демарчик дали ошеломляющий результат.
Конечный создавал песни, а точнее вокальные композиции весьма нетипичной формы. Тексты, старательно подбираемые из новой и старой поэзии, он трактовал как музыкальные звуки, словно подбирал инструментовку, создавая из сольной партии и фона инструментов поразительные, шокирующие музыкальные картины — драматичные, оригинальные, с трудом подчиняющиеся каким бы то ни было условностям. В Эве Демарчик, в ее темном, низком голосе, взрывной эмоциональности и сильном внутреннем напряжении он нашел идеального интерпретатора. В эти же годы формируется ее неповторимый стиль: она поет только так называемую «высокую» поэзию, в концертах никаких пауз. Черный задник, черная сцена и сама она всегда в черном. Поговаривали даже, что она перекрасила в черные свои от природы светлые волосы. Почти полная неподвижность во время пения — никакой жестикуляции. Никогда не поет на бис. Никогда не сокращает программу: все точно выстроено, одна композиция вытекает из другой. Никогда не участвует в сборных концертах. Почти не появляется в телевизоре.
В 1963 году Эва Демарчик получает первую премию на фестивале польской песни в Ополе с песнями Конечного «Карусель с мадоннами» на стихи Мирона Бялошевского и «Черные ангелы» на стихи Всеслава Дымного. С этого времени она становится мифом, и ее и начинают называть Черным ангелом польской песни. Это становится ее международным брендом.
В 1964 году на международном конкурсе в Сопоте, где, кстати, наш Иосиф Кобзон не получил ни одной награды, она получает вторую премию после Анны Герман. Началась ослепительная карьера — заграничные успехи, признание критики и обожание публики.
Знаменитый парижский
Но, наверно, пора уже
Когда я в 1974 году впервые услышал советский альбом Эвы Демарчик, эта песня, помимо всего прочего, поразила меня тем, что я никак не мог разобрать в ней партию рояля. Я прикидывал и так и сяк, но выходило, что сыграть это невозможно. А между тем никаких компьютерных наложений и даблтреков в те годы еще не применялось. И только на концерте четыре года спустя я понял, в чем было дело — оказалось, что в ансамбле у Эвы Демарчик два рояля!
По идее, было бы, конечно, лучше поставить вам «Grande Valse Brillante» на польском и перед этим прочитать хороший русский перевод. Но беда в том, что единственный существующий перевод Николая Чуковского ничем, увы, не лучше перевода Бориса Носика, и читать его нет никакой охоты. Тут есть еще вот какой момент: разумеется, у Тувима повествование ведется от мужского лица, а Эва Демарчик, натурально, поет от женского, что несколько меняет дело. И перевод Носика тоже сделан от женского лица. Так что тут надо делать некоторую коррекцию.
Grande Valse Brilliante
Ты помнишь, как мы кружились в вальсе,
О, панна, мадонна, легенда тех лет?
Ты помнишь, весь мир вертелся в танце,
В объятьях твоих танцевал весь свет!
Богохульник трусливый,
Я прижал торопливо
Те цветущие втайне, те две,
Те, что дышат так южно,
Подымаются дружно
И, как вся ты, — в догадках, во мгле.
Над двумя — два блестящих.
Если б видеть их чаще!
Но склонялись они предо мной,
Будто вниз улетали
И лазурью ласкали
Этот — эту, другую — другой.
Громче гром и струн, и труб,
Больше рук и шире круг,
И все чаще и чаще,
Святотатец пропащий,
Пятернею дрожащей
Твой бутон, твой просящий
Я нащупывал вдруг.
Ярче солнца спины труб,
Шире, шире, шире круг,
Мчится вихрь, извиваясь,
Как волчок, расплываясь,
Колыхая все лица вокруг.
К потолку подлетая,
Носом звезды сбиваю,
А по полу ступая,
Силачам подражаю.
Весь я жарче пожара,
Грудь я выпятил яро,
Чтоб в мужья получила
Ты атлета, гусара.
Я от счастья, от пота,
Бормочу тебе
Да, в мужья ты получишь,
Так и знай, идиота.
Но словам ухажера
Ты внимаешь без спора,
Нет, в мужья ты получишь
Вдруг я вздрогнул в испуге:
На двенадцатом круге
Оторвалась подошва
Кандидата в супруги.
Мне и стыдно, и тошно,
Но ведь парень я дошлый,
И, танцуя, тащу я
За собою подошву.
С грациозностью дерзкой
И
Я кружусь бесшабашно
С той подошвою мерзкой.
На штанинах заплаты
И на морде заплаты,
Шесть копеек в кармане —
Вот какой я богатый!
Я как уж извивался
В этом дьявольском вальсе,
Вдруг колечко нащупал
У тебя я на пальце.
Помрачневший, как вьюга,
Стиснул пальцы я туго —
За колечко чужое
Ты ответишь, подлюга!
Дам колечко другое:
Своей злою судьбою
Твою нежную шейку
Затяну, как петлею.
Отомщенный влюбленный,
Посмотрю озлобленно,
Как в петле ты попляшешь
Вероломной мадонной.
1. Grande Valse Brilliante
Ну, а теперь «Горошек и розы». Ее тоже придется слушать
2. Groszki i róże (Julian Kacper i Henryk Rostworowski — Zygmunt Konieczny)
Всего Конечный написал для Эвы Демарчик 13 песен плюс еще несколько вещей, которые они репетировали, но которые так и не были исполнены. В частности, так и осталось неисполненным едва ли не главное произведение Конечного — оратория «Триптих» на основе текстов Луиса, Шульца и Мишле. Казалось бы, полтора десятка песен — совсем не много. Но практически каждая из них -своего рода шедевр.
Одной из программных песен Конечного был «Такой пейзаж» на стихи Анджея Шмидта. Это очень непростая для восприятия импрессионистическая (в духе Дебюсси) и отчасти психоделическая композиция. Достаточно сказать, что первые варианты ее исполнения длились около трех минут, а в более поздних интерпретациях она порой разрасталась до 11 минут. Сегодня мы послушаем промежуточный вариант, который длится восемь минут. Русского перевода этих стихов нет, а довольно сюрный текст выглядит примерно так:
хромые собаки
украшают дороги
черт девкам
путает ноги
птицы деревьям
чернят цветы
бегают трупы
мечтаний
вот такой пейзаж
порой всплакнет
убийца
слепой нищий
найдет работу
блуждающий огонь
темный овраг
босой рыцарь
золотой лавр
вот такой пейзаж
ветры веют
среди кривых сосен
негодных в дело,
но настоящий
музыкант песенку
из них сладит
сном напоит
звездочку найдет
получится пейзаж
певучий трогательный
такой вот пейзаж
3. Taki pejzaż (Andrzej Szmidt — Zygmunt Konieczny)
Еще одна песня Зигмунта Конечного написана на отрывки из разных стихотворений Марии
Я все время думаю о тебе,
А ты печально смотришь в окно.
В конце концов, ты сам говорил в прошлом году,
Что любишь меня больше жизни.
Вот уж месяц мы не встречались.
Ну и что? Я бледней немножко,
чуть сонливей, молчаливей малость…
Значит, жить без воздуха можно?
Быть с тобой.
А теперь осталась только фотография —
Этого так мало.
Ты сказал: когда вы пишете мне,
Слова машинально выстраиваются в ряд.
Несколько слов, на самом деле нет ничего особенного,
Да, да, да….
Ты, продолжая улыбаться,
Смотришь на скульптурные облака.
В конце концов, ты сам говорил в прошлом году,
Что я для тебя и небо, и мир.
Вот уж месяц мы не встречались…
4. Pocałunki (Maria
Конечный не только писал для Эвы Демарчик собственные песни, но и аранжировал для нее несколько старых польских песен
Сама по себе песенка «Ребекка» не представляла собой ничего особенного. Это был вполне заурядный тангешник, которые в те годы писались буквально тысячами. Содержание примерно такое: девушка из нищего местечка видит из окна, как по улице проезжает молодой красивый граф. Она влюбляется в него и всю жизнь ждет, что он вернется и возьмет ее в жены, и будет свадьба, будет толпа на главной площади местечка. Она ждет у окна, а годы проходят, и вот он появляется снова. Он проезжает под окнами в автомобиле, а с ним
В
5. Tango_Rebeka_Zofia_Tern (Фрагмент)
А теперь послушайте, что делают из этого Конечный и Демарчик. Прежде всего они ломают регулярный ритм и метр. От салонного танго ничего не остается. Размер становится переменным и нервным. Ритм — синкопированным. Гладкие гармонические ходы перечеркиваются острыми диссонансами. Это совершенно другая вещь. Словом, слушайте. И в медленной части советую обратить внимание на партию скрипки, на которой играет Збигнев Палета и которая, не побоюсь этого слова, пронзает сердце насквозь.
6.Rebeka (Andrzej Włast — Zygmunt Białostocki) 4.38
Ну и, пожалуй, самая популярная песня Конечного и Эвы Демарчик — это, конечно, «Томашув». Она написана на стихотворение того же Тувима «У круглого стола» с эпиграфом из романса Франца Шуберта «К музыке» на стихи его почти полного тезки Франца фон Шобера «Du holde kunst in wieviel grauen Stunden…" («О высокое искусство, сколько раз в часы печали»). Как и «Grande Valse Brillante», стихотворение Тувима написано от лица мужчины, и Эва Демарчик снова поет ее с гендерной перестановкой, что несколько меняет тональность и интонацию Тувима. Вот более или менее адекватный, хотя и не блестящий перевод Давида Самойлова:
А может снова, дорогая,
В Томашув на день закатиться?
Там та же вьюга золотая
В беззвучности сентябрьской длится…
В том белом доме, в тех покоях,
Где мебель сдвинута чужая,
Наш давний спор незавершенный
Должны мы кончить, дорогая.
За круглым тем столом доныне
Сидим без жеста и без слова.
Кто расколдует нас, кто вырвет
Из рук беспамятства немого?
Ещё из глаз слеза сбегает
И привкус на губах солёный.
А ты не слова не промолвишь —
Ты виноград жуёшь зелёный.
Ещё тебе внушаю взглядом:
«Du holde Kunst». А в сердце — муки.
И надо ехать, мы простились…
Холодные разжались руки!
И я уехал, я покинул,
Наш разговор прервался снова.
Благословляю, проклинаю:
«Du holde Kunst»! Вот так. Без слова!
В том белом доме, в тех покоях,
Доныне места не находят…
Чужую мебель расставляют,
И затоскуют, и выходят…
А я — а я там всё оставил:
Ту тишину, что вечно длится…
Что ж, может, снова, дорогая,
В Томашув на день закатиться?..
Как и в «Grande Valse Brillante», тувимовские легкость и ирония в трактовке Конечного и в пении Эвы Демарчик пропадают, но зато добавляются глубина чувства и драматичность. Все это плюс великолепное исполнение и простая, но очень изысканная аранжировка делают эту песню совершенно неотразимой для большинства женщин, да и для многих мужчин. Больше того, один мой приятель, большой ходок по женской части, говорил мне, что в качестве инструмента для покорения сердца интеллигентной девушки эта песня действует абсолютно безотказно.
7. Tomaszów (Julian Tuwim — Zygmunt Konieczny)
Еще одну и самую сильную, на мой взгляд, композицию Зигмунта Конечного я бы хотел приберечь для концовки нашего вечера. Для, так сказать, мощного завершающего аккорда. А пока я немного расскажу о том, что сыграло немалую роль в столь безрадостном завершении карьеры Эвы Демарчик.
В 1986 году она получает государственную дотацию и открывает Государственный театр музыки и поэзии «Театр Эвы Демарчик». Несколько заграничных турне, выступления на фестивалях, сотни спектаклей на театральных сценах страны… Казалось, теперь воплотятся все мечты — не только концерты, но и большие поэтические спектакли. Но тут как раз и начинаются неожиданные проблемы… После свержения советской власти в Польше началась повальная реституция, и в 1991 году особняк на Флорианской, 55, где размещался театр, вернули прежним владельцам. В итоге там появился «Макдональдс»… Театру отдали помещение бывшего кинотеатра «Висла». Четыре года там идет ремонт, который театр делает на собственные средства, а пока выступает в Историческом музее на улице Королевы Ядвиги, совершенно не приспособленном к концертам, — теснота, плохая акустика. В 1995 году театр переезжает в помещение на Газовой улице, но вскоре опять появляются наследники; начинается долгая тяжба за недвижимость.
В
Все сотрудники театра — музыканты и административные работники — расторгают контракт, Эва Демарчик уволена с поста директора. Театр передает все свое имущество городу Бохня. Однако Театр Людовый его не отдает, дело снова доходит до суда.
В
Но вернемся к песням. В 1966 году во время гастролей в США у Эвы Демарчик происходит конфликт с Зигмунтом Конечным, и в то же время она знакомится со своим ровесником — молодым композитором Анджеем Зарицким. Он приезжает с ней в Краков и становится не только автором ее песен, но и пианистом и руководителем аккомпанирующего ей ансамбля. Он написал для Эвы Демарчик около 30 песен. Песни Зарицкого, как правило, не так сложны, как изысканные композиции Конечного. Они и по времени, как правило, короче, и по форме больше похожи на традиционные песни. Хотя он не уступит Конечному ни в темпераменте, ни в мелодической изобретательности, ни в неожиданных аранжировочных приемах. Вдобавок с его появлением существенно расширилась, так сказать, географическая и языковая палитра песен Эвы Демарчик. Если Конечный писал только на стихи польских поэтов, то у Зарицкого помимо польских поэтов мы встречаем и русских поэтов — Мандельштама, Цветаеву, Ахматову, Белого, и немцев — Тракля и Гете, и англичан — Шелли и Бернса, и французов — Реми Бело и Десноса, и испаноязычных — Николаса Гильена и Габриэлу Мистраль. Причем большинство этих песен, но, к сожалению, не все Эва Демарчик поет на языке оригинала.
Всего мы, разумеется, сегодня послушать не сможем, но
Сегодня ночью, не солгу,
По пояс в тающем снегу
Я шел с чужого полустанка.
Гляжу — изба: вошел в сенцы,
Чай с солью пили чернецы,
И с ними балует цыганка.
У изголовья, вновь и вновь,
Цыганка вскидывает бровь,
И разговор ее был жалок.
Она сидела до зари
И говорила: «Подари.
Хоть шаль, хоть что, хоть полушалок…»
Того, что было, не вернешь,
Дубовый стол, в солонке нож,
И вместо хлеба — ёж брюхатый;
Хотели петь — и не смогли,
Хотели встать — дугой пошли
Через окно на двор горбатый.
И вот проходит полчаса,
И гарнцы черного овса
Жуют, похрустывая, кони;
Скрипят ворота на заре,
И запрягают на дворе.
Теплеют медленно ладони.
Холщовый сумрак поредел.
С водою разведенный мел,
Хоть даром, скука разливает,
И сквозь прозрачное рядно
Молочный день глядит в окно
И золотушный грач мелькает.
Ясно, что никакой цыганщины тут и близко нет. Тогда как песня Эвы Демарчик именно про цыганку, а не про
8. Cyganka (Osip Mandelsztam — Andrzej Zarycki)
И еще одна песня Зарицкого на стихи Мандельштама — всем хорошо известный «Александр Герцович». Надеюсь, русский оригинал приводить не нужно. Здесь тоже, насколько я могу судить, не все в порядке с переводом на польский. Сам Александр Герцович
9. Skrzypek Hercowicz (Osip Mandelsztam — Andrzej Zarycki)
Еще одна «русская» песня Анджея Зарицкого. К счастью, исполняется на языке оригинала, так что придираться к переводу нам не придется. На стихи Марины Цветаевой «Бабушке».
10. Babuni (Maryna Cwietajewa — Andrzej Zarycki) 4.07
Дальше я бы хотел, чтобы мы послушали песни Зарицкого на стихи разных поэтов, которые также поются на языке оригиналов. Поскольку время у нас ограничено, а послушать хочется побольше, я не буду ничего комментировать, а просто буду читать переводы этих стихов на русский.
Георг Тракль. «Музыка в Mirabell»> (перевод Алексея Прокопьева).
Родник взял ноту. Облака
В лазури ясной — белоснежны.
Безмолвные, в руке — рука,
В саду гуляют пары нежно.
Седой кладбищенский гранит
И птичий клин хитросплетений.
И фавн мертво туда глядит,
Где в тьму переползают тени,
И красный лист, падуч, летуч,
В открытое окно влетает.
И огненный в пространствах луч,
Как призрак, на ресницах тает.
Белейший Странник входит в дом.
Собака бросилась с лежанки.
Ночной сонаты метроном.
Лицо задувшей свет служанки.
11. Musik im Mirabell (Georg Trakl — Andrzej Zarycki)
Робер Деснос. «II etait une feuille» (перевод Михаила Кудинова).
Был лист зеленый.
На нем были линии:
Линия жизни,
Линия счастья,
Линия сердца,
И ветка была на конце листка;
Была эта ветка меткою жизни,
Меткою счастья,
Меткою сердца,
И дерево было на кончике ветки.
Достойное жизни,
Достойное счастья,
Достойное сердца, стрелою пронзенного.
Сердца, вырезанного на древесной коре.
И дерево это никто не видел,
И на конце его были корни:
Истоки жизни,
Истоки счастья,
Истоки сердца,
И, наконец,
Была Земля,
Просто наша Земля,
Такая круглая, неповторимая,
В целой Вселенной
Одна Земля.
12. II etait une feuille (Robert Desnos — Andrzej Zarycki)
Гете. Nahe des Geliebten. (Близость любовников). На это стихотворение Гете есть замечательный романс Шуберта, но Анджея Зарицкого это не остановило. А на перевод этого стихотворения, сделанный еще совсем юным Антоном Дельвигом, в свою очередь, есть романс Николая Метнера.
Блеснет заря, а всё в моем мечтанье
Лишь ты одна,
Лишь ты одна, когда поток в молчанье
Сребрит луна.
Я зрю тебя, когда летит с дороги
И пыль и прах,
И с трепетом идет пришлец убогий
В глухих лесах.
Мне слышится твой голос несравненный
И в шуме вод;
Под вечер он к дубраве оживленной
Меня зовет.
Я близ тебя; как не была б далеко,
Ты всё ж со мной.
Взошла луна. Когда б в сей тьме глубокой
Я был с тобой!
13. Nahe des Geliebten (Johann Wolfgang von Goethe — Andrzej Zarycki)
Габриэла Мистраль. Ronda del fuego. (Хоровод огня).
Перевод Инны Лиснянской. Перевод, мягко говоря, посредственный, поэзией в нем и не пахнет, но другого, к сожалению, нет.
Фуксию — цветок извечный
с венчиком столепестковым,
полным неги и отваги,
мы зовем цветком огня.
Нам дарят этот цвет багряный
в ночь на Святого Иоанна.
Фуксия свой венчик ночью
раскрывает вспышкой алой,
и бежит, как лань, наружу
язычком, но без одышки.
Цветок сей дарят постоянно
в ночь на Святого Иоанна.
Эту фуксию не сеют —
без ветвей и без полива,
венчиком к земле стремится,
стебель —
Цветок срезают богоданный
в ночь на Святого Иоанна.
Нашу фуксию на волю
лесорубы не отпустят:
от зверей и привидений —
верный щит — цветок огня.
Даруется
в ночь на Святого Иоанна.
Как свечу подсвечник держит,
я держу твой венчик алый.
Сколько ты любви нам отдал,
цвет опавший, цвет огня!
Но срежем вновь цветок багряный
в ночь на Святого Иоанна.
14. Ronda del fuego (Gabriela Mistral — Andrzej Zarycki)
И закончить наш вечер я хочу композицией Зигмунта Конечного на стихи Кшиштофа Камила Бачинского — легендарного польского поэта, который в 23 года погиб во время Варшавского восстания. Это композиция из отрывков разных стихотворений, написанных в дни восстания, буквально в перерывах между боями, так и называется «Wiersze wojenne» — «Военные стихи». А через несколько дней после гибели поэта погибла и его жена Барбара, которая тоже участвовала в восстании и которой посвящены эти стихи. К счастью, все они переведены на русский, хотя и разными переводчиками, и, в отличие от Габриэлы Мистраль, переведены неплохо. Мне удалось собрать всю эту композицию, так что получилась такая небольшая поэма. Здесь используются переводы Александра Ревича, Владимира Штокмана и Бориса Дубина. Этой композицией Эва Демарчик обычно заканчивала свои концерты. Когда я впервые услышал ее все на том же московском концерте 1978 года, это было просто потрясение. Тем более что в знакомую мне пластинку 1974 года эта песня по политическим соображениям не вошла. Тогда у нас старались без особой нужды не упоминать о Варшавском восстании — одной из самых позорных страниц в
Золотой, с прожилком белый
расколю я небосвод,
пред тобой орехом спелым
лопнет мир и оживет
пеньем вод, листвой шумящей,
птичий свист возникнет в чаще,
млечное ядро рассвета
и восход.
Вынь из ока мне осколок —
образ дней, где боль и страх,
черепа белеют в долах,
кровь алеет на лугах,
отмени же время злое,
рвы укрой волной речною,
сдуй с волос мне пыль и порох,
дней отпора
черный прах.
Кто вернёт мне мою потерю,
Тень мою, что ушла за тобой?
Ах, те дни, как урчащие звери,
Молодеют зелёной травой.
Скоро мы,
на ореховой скорлупе,
возвращая года и минуты,
поплывем сквозь круги на воде.
Друг за дружкой, качаясь волнами,
уплывем незаметно в забвенье,
лишь заплачут горько над нами
на земле наши жалкие тени.
Ты увидишь превращенье
твердой почвы в мягкий луг,
из вещей добуду тени,
чей кошачий ход упруг,
тень оденет шерстью мглистой
цвет грозы,
сердечки листьев,
ливнем станет вдруг.
Вынь из ока мне осколок —
образ дней, где боль и страх,
черепа белеют в долах,
кровь алеет на лугах,
отмени же время злое,
рвы укрой волной речною,
сдуй с волос мне пыль и порох,
дней отпора
черный прах.
И лентою издалека плывет ее теплый голос,
доходит к нему в потемки и шепотом овевает.
«Родной», — не смолкает песня и над головою кружит,
звенит волоска нежнее и так фиалками дышит,
что он, наклонясь над смертью и стиснув рукой оружье,
встает, запорошен боем, и — сам не поверив — слышит,
как в нем запевают скрипки, и медленно, осторожно
идет по лучистой нити пучиною тьмы кромешной,
и вот она рядом, нежность, как облако, белоснежна, —
и полнятся ею дали, и над тишиной тугою
один только голос нежен и близок — подать рукою.
«Родной» — не смолкает песня, и обнят он так приветно.
Пуща все гуще. Пространство вбирает
пастью огромной все на земле.
Прошли, исчезли. Дым только вьется.
Возглас зловещий во мгле, во мгле.
Вынь из ока мне осколок —
образ дней, где боль и страх,
черепа белеют в долах,
кровь алеет на лугах,
отмени же время злое,
рвы укрой волной речною,
сдуй с волос мне пыль и порох,
дней отпора
черный прах.
15. Wiersze wojenne (Kszysztof Kamil Baczyński — Zygmunt Konieczny)