Рецензии на песни Марка Фрейдкина

Ольга Седакова (поэт, филолог, лауреат премии Солженицына)

В песнях Марка Фрейдкина есть очаровательная свобода и уверенность человека, который знает, что делает. Тексты могут повествовать о нелепых, неприглядных и унылых вещах — собственно говоря, они только это и делают, но что-то в них решительно перевешивает взятую тему. Чем невзрачней сюжет, чем меланхоличнее его мораль, тем веселей все это слушать и вспоминать. Все, что принято считать «грязным» или «низким» (ненормативная лексика, натуралистические подробности), все это каким-то образом начинает блистать и порхать под рукой Фрейдкина. Что же лежит на другой чаше весов, если оно так лихо перевешивает рискованные темы и слова, что они взлетают под небеса? Искусство, как всегда в таких случаях. Виртуозность.

Ничто не требует от художника такой изощренности, как непринужденная форма. Фрейдкин — виртуозный версификатор, он играет со сложнейшими формами стиха и строфы со сказочной легкостью, напоминая этим своего любимого Брассенса. Такого рода песенной поэзии в русской традиции не было — была сентиментальная лиричность Окуджавы, мелодраматическая патетика Высоцкого, сатира Галича… Но комизм Фрейдкина — не сатира, и пафос его лиричности очень сдержан. Это никак не песни протеста, а песни, так сказать, обретенной и неотчуждаемой свободы, за которую не нужно бороться: никто ее не отберет, если мы сами не отдадим.

Особая тема — словарь Фрейдкина: такого тоже еще не было. Это замечательный портрет бытового языка нашей богемной интеллигенции 70-80-х годов, книжной вольницы: что-то вроде языка средневековых вагантов. Ученая лексика и обильные цитаты перемешаны с просторечием, и удивительным образом этот стилистический макабр крепко держится. Я знаю, что руссисты Оксфорда в учебном курсе современного русского языка изучают эти песни как единственный в нашей поэзии образец интеллигентской фени и энциклопедию московской жизни времен маразматического социализма.

Вот так мы и жили, говорит Фрейдкин, и разве плохо? Есть о чем спеть. О посещении дантиста, о роковой первой любви, о дружеских попойках, о друзьях, отбывающих армию или сбегающих за кордон, о печальных дамах с собачками. Это настоящая лирика. Фрейдкин — друг жизни, как все классические поэты, «любимцы Муз», как он себя аттестует. Друг непридирчивый, благодушный и сострадательный.

Борис Дубин (переводчик, социолог)

На концерты Марка Фрейдкина приходят люди, как минимум, трех поколений, включая семьи с чадами и домочадцами, которым Марка передают по наследству — судьба не частая.

Откуда у человека, да еще в запуганной, астеничной, бесконечно жалеющей себя стране, берутся силы и отвага делать, а не завидовать и выпрашивать, — загадка («Не спрашивайте о том, чего нет», — в своей обычной манере сказал бы Марк). Но жизнь, отмеченная подобной щедростью, уже по одному этому кажется — возразим классику — не напрасной и не случайной. Кстати, ее образцовости нисколько не мешает улыбка — так усмешка делает замечательную фрейдкинскую «Песню про отца» только пронзительней.

Чем Марк Фрейдкин еще удивит нас — если не сегодня, то завтра? Переведет «Поминки по Финнегану» (перевел же он «Бросок костей» Малларме)? Откроет кабаре? Напишет пьесу? Слетает в космос? Кто знает… Но в том, что удивит, и не раз, нет никаких сомнений.

Георгий Ефремов (поэт, переводчик)

Перефразируя Блока, могу сказать: Веселое имя — Фрейдкин. Стараюсь ходить на все его концерты, чтобы приобщиться радости. Мир Фрейдкина — вполне определенный, биографически конкретный, зримый и внятный. Он обладает чертами истинной зрелости: зоркостью и мудростью. Он греховный и мужественный: услышав хотя бы одну строфу (куплет) Марка, не приходится гадать, какого пола автор. Тут простодушие и ирония. Благозвучие и виртуозное сквернословие. А всё вместе — истинная гармония.

Владимир Лапин (поэт)

Высказаться с полной определенностью о песнях Марка Фрейдкина и о том, каким образом они действуют на тебя самого, продолжают занимать тебя уже потом, когда не звучат (и значит, остаются звучать в тебе), очень и очень трудно. Песни Марка Фрейдкина имеют ту емкую содержательность и такой интенсивный потенциал, какие своей внутренне-обширной свободностью и живостью превосходят возможные описания этих качеств. Общеединая увлекательность музыкальной мелодии и речевого действия здесь таковы, что слушатель, даже не подметивший какую-то деталь и в чем-то не подготовленный к просящейся ассоциации, открывается песне — да так и остается с этой открытостью долго и долго потом, а песня продолжает занимать его до глубин подсознания.

Андрей Макаревич
(Русское радио-2, передача «Третье ухо», 13 апреля 2003 г.)

Я, к сожалению, совсем недавно познакомился с творчеством Марка Фрейдкина и могу с уверенностью сказать, что на сегодняшний день это, безусловно, самый оригинальный и изысканный автор в мире бардовской песни. 17 апреля в Центральном доме художника состоится юбилейный вечер Марка Фрейдкина «ФИФТИ-ФИФТИ». В свете подготовки моего альбома из песен Марка Фрейдкина, а также в знак колоссального уважения к этому великому автору почту за честь спеть там его песню.

(В 2003 году Андрей Макаревич записал диск с песнями Марка Фрейдкина «Тонкий шрам на любимой попе». — Прим. ред.)

Асар Эппель (прозаик, переводчик)

Марк Фрейдкин с своем репертуаре

(Рецензия на CD «Меж еще и уже».)
«Русская мысль», 12 июля, 2000 г.

Когда мы с Марком Фрейдкиным оказываемся рядом, некоторым кажется, что мы точь-в-точь Лучано Паваротти и Пласидо Доминго: я — Лучано Паваротти, он — Пласидо Доминго. Насчет меня — явная ошибка, насчет Фрейдкина — не совсем. Ибо Фрейдкин все-таки поет. В сопровождении превосходного оркестрика, изредка потряхивая маракасами или стукая по чемодану, но поет. И куда там Пласидо! Столь негромким и грустным голосом тому не спеть ни за что. А Фрейдкин к тому же поет песни собственные и хорошо знает, как лучше их исполнить. Иначе говоря — поет поэт. Сама дефиниция уже звучит красиво.

Марк Фрейдкин известен мне не только как слагатель стихов, но и как прозаик. И как переводчик. Все, за что он берется, всегда получается, потому что человек он даровитый, тонкий и самодостаточный. Из слов нашего с вами языка, соединяя которые, многим не удается составить ничего путного, он, будучи привержен искусному сочинительству, составляет композиции безукоризненные, что, между прочим, особенно важно в переводном деле. Мне, в жизни порядком напереводившемуся, совершенно очевидно, сколь доброкачественно пересоздает он сложнейшие французские строфы, буквально их клонируя.

Недавно он со своей музыкальной группой «Гой» выпустил диск с шестнадцатью песнями, точнее сказать, с шестнадцатью номерами, потому что каждая единица диска — вполне законченная мелодически-ностальгически-культурологическая мизансцена. Легкомысленное название «Гой» восходит то ли к словцу «иноверец» на языке идиш, то ли наоборот прочно укоренено в исконно-славянском «Ой ты гой еси!». То ли совмещает и то, и это. А именование диска «Меж еще и уже» — с виду совершенно убийственное — на самом деле лукаво и многозначительно; нечто среднее между английским сплином и русской хандрой, ибо характер исполнения весьма меланхоличен, чтоб не сказать уныл. Однако унывальщики, чье искусное унывание мы слышим, — заодно большие мастера веселить и смешить. Хотя бывают воистину печальны и трогательны: «Вот какие грустные дела: Дима умер, Аня умерла… Сладкий привкус тающего дыма… Аня умерла и умер Дима…»

Марк Фрейдкин работает на максимально доступном всякому слушающему материале: объекты его баллад — ближайшие люди, друзья и родственники, а сюжет — всевозможные коллизии и неурядицы их биографий. Мало того — песни Фрейдкина бывают написаны просто на случай, скажем, по поводу чьего-то дня рождения, чьей-то годовщины супружеской жизни и, конечно, связанных со всем этим возлияний.

Так что неведомые нам «Костюхин С." и «Лариса», которая принимала решенье выходить замуж за него, «не знающего моральных табу» (ибо он все эти табу «видал в гробу»), а также «сеструха» этого самого Костюхина С., прижившая с неким неведомым — зато сейчас очень «ведомым» нам — Павловским кучу племянников, и еще всякие разные типчики: знакомые и близкие автора, выходят из-за московских праздничных столов, встают из-за скатертей с обильным винегретом и хорошо темперированной селедкой, протискиваются за спинками стульев и уходят в некие гармонические единицы странного искусства, становятся персонажами знаковых застолий, творимых в текстах-элегиях и текстах-реквиемах, каковые, хитроумным образом смыкаясь со своими двойниками — хрестоматийными городскими романсами и дворовым фольклором, — обретают вечность и жизнь в нашем напевании, подпевании, мурлыканье, а то и в пожизненных ассоциациях.

Безотказный громоотвод всех наших обид и срывов, великий организатор и вдохновитель ритмов родной речи, ее многозначительных пауз и эмоциональных скороговорок — непристойный язык украшает своими вкраплениями в определенной дозировке и концерт Марка Фрейдкина. Он — весьма надежный допинг лексической аранжировки, успешно сотрудничающей с аранжировкой инструментальной. Со всеми музыкальными ее цитатами, с мастерством других исполнителей. Авторы в буквальном смысле «припутывают» к своей музыке и пламенные латиноамериканские ритмы, и классическую патетику. Иронический и меланхолический характер отыгрышей и зачинов, когда певец с подголосками одинаково серьезны, но в то же время помирают со смеху от благоглупостей и рацей, которые сами же предлагают нам в текстах. И эти отсвисты, эти упа-ра умпа-рара — эта трагикомическая карнавализация, эти скрипочки и аккордеоны!

Это он и есть — шутейный с виду, но полный трагикомических смыслов мир Марка Фрейдкина и его сообщников, чтоб не сказать подельников, от которых «тушевался весь хутор Бутырский и Савеловский трясся вокзал», но которые, тем не менее, озадачиваются:

Мы ли были искры звездной пыли?
Мы ли мнили, что конец зимы?
Мы ли слили всё под хвост кобыле?
Мы ли или были то не мы?